Только не|мы - Игорь Толич

её собственное сумрачное состояние, ей хватало слов и оптимизма снова и снова вытаскивать меня из ямы разочарованности. Вся боль отступала, не сразу и не навсегда, но вес её и значимость уменьшались с каждым прожитым подле Габриели днём. Я даже почти не боялась её отъезда.

Я провожала Габи в аэропорт с лёгким сердцем, веруя, что провожаю её в новую жизнь, в расширенную версию жизни, где у Габи станет меньше времени и на меня, и на себя, зато её жизнь обретёт ценность, которая неоспоримо выше и чище всех вынужденных затрат.

Конечно, я завидовала Габи. Если бы в самом деле существовала «белая» и «чёрная» зависть, я бы сказала, что завидую бело и светло. Тем не менее, зависть — это всегда просто зависть, которая означает лишь сама себя. Зависть иметь что-то, чего не досталось тебе, но досталось другому.

Габи выпал жребий стать матерью, из-за чего она страдала, а я — завидовала. И вряд ли я смогла бы объяснить себе или другим, как распределяются эти жребии. Почему молящий денно и нощно об одном часто получает что-то совсем противоположное? В такие моменты хочется воззвать к справедливости и спросить у бога, в чём она состоит. Церковный пастор наверняка бы ответил, что у бога просто свой замысел, который неведом примитивному человеческому уму. И замысел этот справедлив, но не той справедливостью, что грезят люди. Однако иной справедливости, кроме человеческой, люди не знают и не узнают никогда. В таком случае, в чём состоит роль бога?

— В том, чтобы не дать заблудиться, — ответил Андрис.

— Но люди всё равно, так или иначе, заблуждаются и всегда будут, — сказала я.

— Да, потому что мы так устроены.

— Но ведь бог создал нас по своему образу и подобию.

— Конечно, и мы тоже плодим по своему образу и подобию. Но всегда на выходе получаемся не мы, а кто-то другой.

— Значит, бог тоже умеет заблуждаться…

— Бог умеет всё, — сказал Андрис. — А нам остаётся либо верить ему, либо не верить. Но от неверия бог не становится слабее.

— У людей за всю историю было много разных богов. Когда-то верили в Зевса, а потом перестали верить. И он просто исчез.

— Кто тебе сказал, что он исчез? Если мы чего-то не видим и не слышим, это не значит, что этого нет. Всё, когда-либо созданное людьми, живо навсегда. И не столь важно, помним ли мы об этом ежечасно или вспоминаем только раз в год.

Наши теологические беседы с Андрисом едва ли помогали мне понять природу бога или хотя бы примириться с мыслью, что справедливость имеет много лик. Потому всегда было и будет так, что одна женщина плачет при живых детях, другая же стенает от невозможности обнять своего ребёнка. И никакой справедливости в этом нет, кроме божественной, которую не понять и не прочесть.

Но я была счастлива хотя бы тем, что моя зависть к Габи не превышала мою к ней любовь и радость за её судьбу.

Улетая в Москву, Габриеля сказала мне, что здесь, в Риге у неё появилось чувство, словно всё вовремя.

— Вовремя, понимаешь? — повторила она.

Вовремя… Такое странное и объясняющее, пожалуй, всё, что только можно объяснить, слово.

Проспал на работу, из-за чего сел не в тот автобус, а нужный автобус попал в аварию. Получается — вовремя проспал. Не успел купить акции, которые через неделю обанкротились. Получается — вовремя не успел. Не смог в порыве гнева сказать кому-то грубое слово на причинённую обиду, а человек после извинился, извинился искренне. Получается — вовремя не смог.

Получается, то, что казалось несвоевременным, зачастую или даже всегда происходит вовремя. Быть может, вовремя — именно то вовремя, которое случается вопреки всем ожиданием — и есть настоящее? И именно в нём кроется высшая справедливость?..

Я ответила Габи, что согласна с ней.

Однако согласна я была только в том, что её жизнь рассудила мудро и вовремя даровала или отнимала составные части. В отношении моей жизни у меня не было такого согласия. Многое казалось мне потерянным зря, многое казалось пережитым попусту.

Например, для чего в моей жизни был Макс? От него не осталось ни следа, ни доброй памяти. Спустя годы я с трудом могла припомнить хоть что-то хорошее в тех днях.

— Но ведь раньше как-то находила, раз уж жила с ним, — сказал мне однажды Тони, давным-давно, ещё в Минске.

Это был тот редкий момент, когда мы ещё умели разговаривать, когда нашлось время на общение по душам, когда он и я могли делиться нашими неизбывными печалями, которых у меня всегда накапливалось больше.

— Да, — ответила я, — раньше находила. И по-своему была счастлива.

— Ну вот, — спокойно подтвердил Тони. — Значит, всё не зря.

— Возможно…

Я допускала мутное и расплывчатое «возможно», но и в нём не была уверена до конца. А мой разум снова и снова бунтовал, требуя точных определений.

— Да никаких точных определений нет, — сказал Тони, подкуривая сигарету на балконе, на том самом балконе, где проведёт последние минуты жизни перед фатальным прыжком наш кот Клаус.

Так странно…

Он появился на одном балконе и исчез на другом. И если о людях ещё можно было как-то рассудить в контексте неизведанной божьей справедливости, то о маленьком сером комочке я никак не могла сказать, что смерть его хоть в чём-то была справедлива, ни с божественной точки зрения, ни с человеческой.

— Это была просто случайность… — повторял Тони, в сотый раз оправдываясь передо мной.

Но я не хотела его слышать. Я хотела только одного — чтобы Клаус был жив. И понимала, что смерть — единственная неисправимая вещь в жизни.

Потому сейчас, стоя в аэропорту, глядя в спину удаляющейся Габи, я радовалась, что жива, что живы мои близкие. В этом я находила справедливость и спешила домой к Андрису, чтобы напомнить ему и себе, как люблю его, как ценю нашу семью.

Благодаря Андрису, благодаря приезду Габи, несколько недель во мне жило вдохновение. Я приступила, наконец, к новому романтическому произведению и даже пообещала Сергею, что к лету у него будет моя новая книга. История, которую я описывала, была легка и незамысловата: она повествовала о девушке, которая после тяжёлого развода встречает новую любовь и понимает, что жизнь продолжается, — такая сентиментальная увертюра моей собственной жизни, приправленная нотками литературной сказки с неизбежным хеппи-эндом.

Во время работы я старалась минимально отвлекаться и только раз съездила в детский дом, чтобы навестить малышню и поговорить с Еленой. Она рассказала мне